Рене Мишель — коренастый, невзрачный 54-летний консьерж небольшого эксклюзивного жилого дома в Париже.В число его арендаторов входят известный ресторанный критик, высокопоставленные правительственные чиновники и представители старой знати. Ежедневно эти жители проходят мимо ложа мадам Мишель и, если они не хотят от нее чего-то, почти не замечают, что она жива. Оказывается, именно так предпочитает Рене Мишель. В ней гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Палома Хоссе также живет в этом здании. Обладая остроумным, интроспективным и философским, эта 12-летняя девочка считает мир абсурдным и записывает свои наблюдения по этому поводу в своем дневнике.Она презирает свою изнеженную жизнь, свою старшую сестру Коломбу (которая учится в высшей школе) и своих обеспеченных родителей, особенно свою мать, помешанную на растениях. После тщательного рассмотрения того, на что похожа жизнь, Палома тайно решила покончить с собой в свой 13-й день рождения.

Эти два персонажа представляют собой двойное повествование в «Элегантности ежа», и вы — это звучит банально — влюбитесь в обоих. В Европе, где книга Мюриэль Барбери стала бестселлером в 2007 году, она вызвала у американских читателей такую ​​привязанность и энтузиазм, которые испытывают к произведениям Александра МакКолла Смита.Тем не менее, это очень французский роман: нежный и сатирический по общему тону, но в то же время наиболее захватывающий из-за размышлений о природе красоты и искусства, о смысле жизни и смерти. Вне контекста пэнсэсы мадам Мишель могут иногда казаться претенциозными, точно так же, как Палома иногда может сойти за галльскую (и женскую) версию Холдена Колфилда. Но по большей части Барбери заставляет нас поверить в этих двух невероятных персонажей.

Невероятно? Что ж, начнем с мадам Мишель, самого стереотипа парижского консьержа.Несмотря на внешность и манеры, она обладает безграничной утонченностью и точностью ума, любит Моцарта (и детективного романиста Майкла Коннелли), считает «Когда я лежу на земле» Перселла (из оперы «Дидона и Эней») как «Самая красивая музыка для человеческого голоса» в мире, может небрежно процитировать тезисы Маркса о Фейербахе («Кто сеет желание, тот приносит угнетение»), изучает и отвергает философию Гуссерля, содрогается от неряшливой грамматики и даже практикует японский чай. церемония в ее личной закулисной.Короче говоря, эта человеческая тряпка, бросившая школу в 12 лет, более осведомлена и образована, чем кто-либо из ее окружения. Тем не менее, ее внутренняя жизнь полностью скрыта, и днем ​​она надевает маску глупого крестьянина, которым ее считает мир. Но почему?

«Я был порождением ничто. У меня не было ни красоты, ни обаяния, ни прошлого, ни амбиций. У меня не было ни малейшего умения или искры. Я хотел только одного: чтобы меня оставили в покое, без особых требований. на мою личность, чтобы на несколько мгновений каждый день мне позволяли утолять свой голод «голод, то есть, по книгам, искусству, музыке и спекулятивным размышлениям».

Это то, что она говорит нам изначально. Но есть и другие, более эмоциональные причины замкнутости мадам Мишель, и почти все они возникают из-за большой классовой пропасти. Например, она помогала своему покойному мужу Люсьену присматривать за многоквартирным домом, пока он не заболел:

«Богатым людям должно казаться, что обычные маленькие люди — возможно, потому, что их жизнь стала более редкой, лишенной кислорода. денег и умения — испытывать человеческие эмоции с меньшей интенсивностью и большим безразличием.Поскольку мы были консьержами, смерть для нас была само собой разумеющимся делом, тогда как для наших привилегированных соседей она несла в себе всю тяжесть несправедливости и драмы. Смерть консьержа оставляет небольшой отпечаток на повседневной жизни, принадлежит к биологической достоверности, в которой нет ничего трагичного, и для владельцев квартир, которые встречали его каждый день на лестнице или у двери в нашу лоджию, Люсьен был неприемлемым. -существо, которое просто возвращалось в ничто, из которого он никогда полностью не выходил, существо, которое, поскольку он прожил только половину жизни, без роскоши и уловок, должно было в момент своей смерти чувствовать себя не более чем на полжизни. содрогание восстания.Тот факт, что мы можем пройти через ад, как и любой другой человек, или что наши сердца могут наполняться гневом, когда страдания Люсьена опустошили нашу жизнь, или что мы можем медленно разваливаться внутри, в мучениях страха и ужаса, которые смерть воодушевляет всех, никому не приходило в голову в этих помещениях ».

Как видите, мадам Мишель пишет чрезвычайно формальной прозой, хотя ее эстетические вкусы оказываются на удивление эклектичными. В то время как ее тянет к японской простоте, к тем все еще моменты вращающегося мира, когда мы воспринимаем красоту беглого и преходящего, она не сноб и говорит нам, что любой, кто хочет понять искусство рассказывания историй, должен изучить фильм «Охота за Красным Октябрем»: «Интересно, почему университеты упорствовать в обучении принципам повествования на основе программ Проппа, Греймаса или других подобных наказательных программ, вместо того, чтобы вкладывать деньги в проекционную комнату.Предпосылка, сюжет, главные герои, приключения, квесты, герои и другие стимуляторы: все, что вам нужно, это Шон Коннери в форме русского офицера-подводника и несколько удачно размещенных авианосцев ».

Большая часть первой части романа Барбери просто изображает повседневную жизнь в многоквартирном доме, отфильтрованную через чувствительность мадам Мишель или Паломы. 12-летняя девочка принадлежит к длинной линии утонченных французских одаренных детей, и она способна отбросить сладости с апломбом Left Bank:

«Он настолько консервативен, что не здоровается с разведенными людьми.«Насколько я понимаю, только психоанализ может соперничать с христианами в их любви к затяжным страданиям». «Подросток, который притворяется взрослым, остается еще подростком. Если вы вообразите, что, получив кайф на вечеринке и поспав без дела, вы перейдете в состояние полной взрослости, это все равно, что думать, что переодевшись в индейца, вы станете индейцем. . . . Это действительно странный способ взглянуть на жизнь — хотеть стать взрослым, подражая всему, что является самым катастрофическим во взрослой жизни.»

Но на полпути к» Элегантности ежа «жизнь Паломы и мадам Мишель неожиданно трансформируется. Японский джентльмен по имени Какуро Одзу покупает свободную квартиру. Хотя он явно богат, он также чрезвычайно вежлив и проницателен, и сразу это замечает. ни маленькая девочка, ни консьерж — не то, кем она кажется. Вскоре мсье Озу осторожно придумывает несколько небольших тестов, чтобы узнать больше об их тайной жизни. И это приводит к развитию, которое варьируется от комического до трогательного и душераздирающего.

Мадам Мишель, в частности, начинает сбиваться с толку. Возможно, она действительно хочет от жизни большего, чем книги, музыка и видео. «Человеческое стремление! Мы не можем перестать желать, и в этом наша слава и наша гибель. Желание! Оно несет нас и распинает нас, каждый новый день доставляет нас на поле битвы, где накануне битва была проиграна».

Однако, в конце концов, колеблющаяся консьержка понимает, что ей придется рискнуть на ужасную смелость мгновенной сдачи. Палома уже подготовила нас к этому прыжку, когда она пишет в одной из своих дневниковых записей о «кайросе», греческом понятии, которое примерно означает «нужный момент», чем-то, в чем Наполеон явно преуспел.. . . В любом случае, кайрос — это интуиция момента, что-то в этом роде ».

Почти каждый в« Элегантности ежа »уделяет большое внимание тому, что социолог Эрвинг Гоффман однажды назвал« представлением себя в повседневной жизни ». В какой-то момент мадам Жосс берет Палому на консультацию к ледяному шикарному парижскому терапевту по поводу «скрытности» ее маленькой девочки. В конце концов, оставшись наедине с доктором, Палома вступает с ним в разговор: «Слушайте внимательно, мистерПсихолог по вечной мерзлоте, мы с вами собираемся заключить небольшую сделку. Ты собираешься оставить меня в покое, и взамен я не разрушу твою маленькую торговлю человеческими страданиями, распространяя противные слухи о тебе среди парижской политической и деловой элиты. И поверьте мне — по крайней мере, если вы скажете, что можете сказать, насколько я умен — я вполне способен на это ». К удивлению Паломы, ее угроза действительно работает.

В какой-то момент мадам Мишель спрашивает себя:« Что цель разума, если он не в том, чтобы служить другим? »Что действительно? Разумеется, интеллигентная Мюриэль Барбери хорошо послужила читателям, дав нам мягко-сатирическую, исключительно завораживающую и неизбежно горько-сладкую Элегантность Ежика.

Авторское право 2008 г., The Washington Post. Все права защищены.

Приобретая это цифровое издание, вы получаете право только на его личное использование. Любое другое использование, в том числе совершенное без знания этих условий, исключается и будет рассматриваться как нарушение законов об авторском праве, правонарушение, подлежащее судебному преследованию.

Europa Editions
116 East 16th Street
New York, NY 10003
info @ europaeditions.com
www.europaeditions.com

Авторские права © 2006 Editions Gallimard, Париж
Первая публикация 2008 г., Europa Editions

Перевод Элисон Андерсон
Оригинальное название: L’élégance du Herisson
Авторские права на перевод 2008 г. Europa Editions

Обложка / Эмануэль Рагниско
www.mekkanografici.com

ISBN 978-1-933372-60-0 (TPO, США)

ISBN 978-1-60945-013-7 (ePub, США)

ISBN 978-1 -60945-015-1 (ePub, World)

Мюриэль Барбери

ЭЛЕГАНТНОСТЬ ЕЖА

Переведено с французского Элисон Андерсон

MARX

(Преамбула)

.Кто сеет желание

Маркс полностью изменил мой взгляд на мир, — заявил сегодня утром мальчик Палльер, хотя обычно он не говорит мне ни слова.

Антуан Паллиер, преуспевающий наследник старой промышленной династии, является сыном одного из восьми моих работодателей. Вот он и стоял, последняя отрыжка правящей корпоративной элиты — класса, который воспроизводит себя исключительно посредством добродетельных и правильных икотов — сияя от его открытия, делясь им со мной, не думая и не мечтая ни на мгновение, чтобы я действительно мог понять что он имел в виду.Как могли трудящиеся классы понять Маркса? Читать Маркса — трудная задача, его стиль возвышен, проза тонка, а тезис сложен.

И именно тогда я чуть не — по глупости — выдал себя.

«Тебе следует прочитать« Немецкую идеологию », — сказал я ему. Маленький кретин в своем хвойно-зеленом дафлкот.

Чтобы понять Маркса и понять, почему он ошибается, нужно прочитать «Немецкую идеологию». Это антропологический краеугольный камень, на котором будут построены все его призывы к новому миру и на котором основана суверенная уверенность: человечество, обреченное на гибель из-за желания, лучше ограничилось бы своими собственными потребностями.В мире, где было побеждено высокомерие желаний, может возникнуть новая социальная организация, очищенная от борьбы, угнетения и пагубных иерархий.

«Тот, кто сеет желание, собирает угнетение», — почти пробормотала я, как будто только мой кот слушал меня.

Но Антуан Паллиер, чьи отталкивающие зародышевые усы не имеют ничего общего с кошачьим, смотрит на меня, неуверенный в моих странных словах. Как всегда, меня спасает неспособность живых существ поверить во что-либо, что могло бы разрушить стены их маленьких мысленных предположений.Консьержи не читают «Немецкую идеологию»; следовательно, они, конечно, не смогли бы процитировать одиннадцатый тезис о Фейербахе. Более того, консьержка, читающая Маркса, должно быть, подумывает о подрывной деятельности, должно быть, продала свою душу этому дьяволу, профсоюзу. То, что она, возможно, просто читает Маркса, чтобы возвышать свой ум, — это настолько нелепое самомнение, что ни один член буржуазии никогда не сможет принять это во внимание.

«Передай привет своей матери», — шепчу я, закрывая дверь перед его лицом, надеясь, что полный диссонанс между моими двумя предложениями будет скрыт мощью тысячелетних предрассудков.

2. Чудеса искусства

Меня зовут Рене. Мне пятьдесят четыре года. В течение двадцати семи лет я работал консьержем в доме № 7 по улице де Гренель, прекрасном особняке с внутренним двором и частными садами, разделенном на восемь роскошных апартаментов, все из которых жилые, и все они огромны. Я вдова, я невысокая, некрасивая и полная, у меня бурситы на ногах и, если отдать должное некоторым ранним утрам, вызывающим отвращение к себе, дыхание мамонта. Я не учился в колледже, я всегда был бедным, сдержанным и незначительным.Я живу один со своим котом, большим, ленивым котом, у которого нет никаких отличительных черт, кроме того, что его лапы плохо пахнут, когда он раздражен. Ни он, ни я не прилагаем никаких усилий, чтобы принимать участие в социальных делах нашего соответствующего вида. Поскольку я редко бываю дружелюбным — хотя всегда вежливым — меня не любят, но, тем не менее, меня терпят: я настолько хорошо соответствую тому, что социальные предрассудки коллективно истолковали как типичный французский консьерж, что я являюсь одним из множества винтиков, которые делают великих всеобщая иллюзия поворота, иллюзия, согласно которой жизнь имеет смысл, который можно легко расшифровать.А раз уж где-то написано, что консьержи старые, уродливые и кислые, то огненными буквами на фронтоне того же идиотского небосвода было написано, что у вышеупомянутых консьержей есть довольно большие беспокойные кошки, которые весь день спят на подушках, обтянутых крючком. случаи.

Точно так же было постановлено, что консьержи постоянно смотрят телевизор, пока их довольно большие кошки дремлют, и что вход в здание должен пахнуть горшечным мясом, капустным супом или кассуле в деревенском стиле.Мне выпала необычайная удача быть консьержем в здании очень высокого класса. Для меня было настолько унизительно готовить такие отвратительные блюда, что, когда вмешался господин де Бройль, статский советник на первом этаже (вмешательство, которое он описал своей жене как «вежливое, но твердое», единственное намерение которого состояло в том, чтобы избавиться от наша общая среда обитания таких плебейских омрачений), это принесло огромное облегчение, которое я скрывал, как мог, под выражением неохотного подчинения.

Это было двадцать семь лет назад. С тех пор я каждый день хожу к мяснику за ломтиком ветчины или телячьей печени, которые кладу в сетку между пачкой лапши и пучком моркови. Затем я услужливо выставляю напоказ пищу этих бедняков — теперь она значительно улучшилась благодаря примечательному факту, что они не пахнут, — потому что я бедняк в доме, полном богатых людей, и эта демонстрация питает как общепринятое клише, так и моего кота Лео, который стал довольно большой благодаря тем блюдам, которые должны были быть моими, и который обильно и шумно набивает себя макаронами с маслом и свининой из деликатесов, в то время как я свободен — без каких-либо нарушений обоняния или каких-либо подозрений — побаловать себя собственными кулинарными склонности.

Гораздо более утомительным был вопрос телевидения. Во времена моего покойного мужа я согласилась с этим, потому что постоянство его наблюдения избавило меня от рутинной работы. Из коридора здания доносился звук этого предмета, и этого было достаточно, чтобы увековечить шараду социальной иерархии, но после того, как Люсьен скончался, мне пришлось много думать, чтобы найти способ поддерживать видимость. Живым он освободил меня от этой несправедливой обязанности; мертвый, он лишил меня своей некультурности, незаменимого оплота против подозрений других людей.

Я нашел решение благодаря отсутствию зуммера.

Звонок, связанный с инфракрасным механизмом, теперь предупреждает меня о приходах и уходах в коридоре, что избавляет от необходимости кому-либо жужжать, чтобы уведомить меня о своем присутствии, если я окажусь вне пределов слышимости. Потому что в таких случаях я на самом деле нахожусь в задней комнате, где провожу большую часть своего досуга и где, защищенный от шума и запахов, которые навязывает мое состояние, я могу жить, как мне нравится, не будучи лишенным информации, жизненно важной для любой часовой: кто входит, кто выходит, с кем и в какое время.

Таким образом, жители, идущие по коридору, будут слышать приглушенные звуки, указывающие на то, что телевизор включен, и, поскольку у них, как правило, отсутствует, а не изобилует воображение, они будут формировать мысленный образ консьержки, растянувшейся перед ее телевизором. Что до меня, уютно устроившегося в моем логове, я ничего не слышал, но знал, что кто-то проходит. Так что я шел в соседнюю комнату и выглядывал в смотровую яму, расположенную напротив лестницы, и, хорошо спрятавшись за белыми сетчатыми занавесками, мог осторожно узнать, кто же прохожий.

С появлением видеокассет и, впоследствии, DVD Divinity, все радикально изменилось, что во многом обогатило мои счастливые часы. Поскольку не так уж часто можно встретить консьержку, пребывающую в восторге от Смерти в Венеции, или услышать звуки Малера, доносящиеся из ее ложи, я покопался в своих с трудом заработанных супружеских сбережениях и купил второй телевизор, которым мог бы пользоваться в своем убежище. . Таким образом, телевизор в передней комнате, хранитель моей тайной деятельности, мог блеять, и мне больше не приходилось слушать глупую чепуху, подходящую для мозга моллюска — я находился в задней комнате в полной эйфории, мои глаза наполнялись со слезами, в чудесном присутствии искусства.

Глубокая мысль № 1

Следуй за звездами
В чаше с золотой рыбкой
Конец

Очевидно, время от времени взрослые находят время, чтобы сесть и поразмышлять о том, какая катастрофа представляет собой их жизнь. Они жалуются, не понимая, и, как мухи, постоянно стучащие по тому же старому оконному стеклу, гудят, страдают, истощаются, впадают в депрессию, а затем удивляются, как они попали в эту спираль, которая уносит их туда, куда они не хотят идти. Самые умные из них превращают свою болезнь в религию: о, гнусная пустота буржуазного существования! Такие циники часто обедают за папиным столом: «Что стало с мечтами нашей юности?» — спрашивают они с самодовольным разочарованным видом.«Те годы давно прошли, а жизнь — сука». Я презираю эту ложную ясность, которая приходит с возрастом. Правда в том, что они такие же, как и все: не более чем дети, не имеющие представления о том, что с ними произошло, ведут себя крупно и жестко, хотя на самом деле все, что они хотят, — это расплакаться.

И все же понять нечего. Проблема в том, что дети верят тому, что говорят взрослые, и, став взрослыми, мстят, обманывая собственных детей. «Жизнь имеет смысл, и мы, взрослые, знаем, что это такое» — это универсальная ложь, в которую все должны верить.Когда вы станете взрослым и поймете, что это неправда, будет уже слишком поздно. Тайна осталась нетронутой, но вся доступная вам энергия давно была потрачена на глупости. Осталось только обезболить себя, пытаясь скрыть тот факт, что вы не можете найти никакого смысла в своей жизни, а затем, чтобы лучше убедить себя, обманываете собственных детей.

Все наши семейные знакомые прошли один и тот же путь: свою молодость потратили на то, чтобы максимально использовать свой интеллект, выжимая учебу, как лимон, чтобы обеспечить себе место среди элиты, а затем всю оставшуюся жизнь гадали. с изумленным выражением лиц, почему вся эта надежда привела к такому тщетному существованию.Люди стремятся к звездам, а в итоге оказываются, как золотая рыбка в миске. Интересно, не будет ли проще с самого начала учить детей абсурдности жизни. Это может лишить вас нескольких хороших моментов в детстве, но сэкономит значительное количество времени, когда вы станете взрослым, не говоря уже о том, что вы избежите хотя бы одного травмирующего события, например, чаши с золотой рыбкой.

Мне двенадцать лет, я живу на улице де Гренель, 7, в квартире для богатых людей. Мои родители богаты, моя семья богата, поэтому мы с сестрой почти богаты.Мой отец — депутат, а до этого он был министром: несомненно, он окажется на первом месте, опустошив винный погреб резиденции Hôtel de Lassay. Что касается моей мамы. . . Что ж, моя мама не совсем гений, но она образованная. Имеет докторскую степень по литературе. Она без ошибок пишет приглашения на ужин и тратит свое время, бомбардируя нас литературными отсылками («Коломб, хватит пытаться вести себя как мадам Германт» или «Тыква, ты обычная Сансеверина»).

Несмотря на все это, несмотря на всю эту удачу и все это богатство, я очень давно знал, что конечным пунктом назначения является чаша с золотой рыбкой.Откуда я знаю? Что ж, на самом деле я очень умен. Исключительно умный. Даже сейчас, если вы посмотрите на детей моего возраста, между нами пропасть. И поскольку я на самом деле не хочу выделяться, и поскольку интеллект очень высоко ценится в моей семье — исключительно одаренный ребенок никогда не получит ни минуты покоя — я стараюсь снизить свою успеваемость в школе, но даже в этом случае я всегда приезжаю. первый. Вы можете подумать, что притвориться просто среднего интеллекта, когда вам двенадцать лет, как мне, и уровень старшеклассника в колледже — это легко.Ну совсем нет. Действительно нужно приложить усилия, чтобы казаться глупее, чем вы есть на самом деле. Но в каком-то смысле это не дает мне умереть от скуки: все время, которое мне не нужно тратить на обучение и понимание, я использую, чтобы подражать обычным хорошим ученикам — тому, как они делают вещи, ответы, которые они дают, их успехи. , их проблемы и их мелкие ошибки. Я читаю все, что пишет Констанс Барет — она ​​вторая в классе — всю ее математику, французский и историю, и таким образом я узнаю, что мне нужно делать: для французского — последовательность слов, которые связаны и написаны правильно; для математики — механическое воспроизведение операций, лишенных смысла; а для истории — список событий, объединенных логическими связями.Но даже если вы сравните меня со взрослым, я намного умнее подавляющего большинства. Так оно и есть. Я не особенно горжусь этим, потому что это не мое дело. Но одно можно сказать наверняка — я ни за что не попаду в чашу с золотой рыбкой. Я обдумал это довольно тщательно. Даже для кого-то вроде меня, который супер-умный и одаренный в учебе и отличается от всех остальных, на самом деле превосходит подавляющее большинство — даже для меня жизнь уже спланирована и настолько мрачна, что вы можете плакать: кажется, никто не подумал тот факт, что если жизнь абсурдна, то блестящий успех не имеет большей ценности, чем неудача.Просто так удобнее. И даже тогда: я думаю, что ясность придает успеху горьковатый привкус, а посредственность все же оставляет надежду на что-то.

Итак, я решил. Я собираюсь оставить детство позади, и, несмотря на мою убежденность в том, что жизнь — это фарс, я не думаю, что смогу дотянуть до конца. Мы, по сути, запрограммированы верить во что-то несуществующее, потому что мы живые существа; мы не хотим страдать. Поэтому мы тратим всю свою энергию на то, чтобы убедить себя, что есть вещи, которые стоят того, и именно поэтому жизнь имеет смысл.Я могу быть очень умным, но не знаю, сколько еще я смогу бороться с этой биологической тенденцией. Когда я присоединюсь к взрослым в «крысиных бегах», смогу ли я противостоять этому чувству абсурда? Я так не думаю. Вот почему я решил: в конце учебного года, в день, когда мне исполнится тринадцать, шестнадцатого июня, я покончу с собой. Осторожно, я не собираюсь придавать этому большого значения, как если бы это был акт храбрости или неповиновения. Кроме того, в моих интересах, чтобы никто ничего не подозревал.Взрослые имеют невротические отношения со смертью, они раздуваются до предела, они извлекают из этого огромную выгоду, хотя на самом деле это самая банальная вещь. На самом деле меня волнует не сама вещь, а то, как это делается. Моя японская сторона, очевидно, склонна к сэппуку. Когда я говорю о своей японской стороне, я имею в виду свою любовь к Японии. Я учусь в восьмом классе, поэтому, естественно, я выбрала японский в качестве второго иностранного языка. Учитель невысокий, он сглатывает слова по-французски и проводит время, чесая в затылке, как если бы он был озадачен, но учебник неплохой, и с начала года я добился огромных успехов.Я надеюсь, что через несколько месяцев смогу прочитать мою любимую мангу в оригинале. Мама не понимает, почему маленькая девочка, такая же одаренная, как ты, хочет читать мангу. Я даже не потрудился объяснить ей, что «манга» на японском означает не что иное, как «комикс». Она думает, что я в восторге от субкультуры, и я не говорил ей прямо об этом. Короче говоря, через несколько месяцев я смогу читать Танигучи по-японски. Но вернемся к тому, о чем мы говорили: мне нужно сделать это до шестнадцатого июня, потому что шестнадцатого июня я совершаю самоубийство.Но не сэппуку. Было бы много смысла и красоты, но. . . хорошо . . . У меня действительно нет желания страдать. Фактически, я бы не хотел страдать; Я думаю, что если вы решили умереть, то это именно потому, что ваше решение заложено в природе вещей, поэтому вы должны делать это мягко. Умирать должно быть деликатным переходом, сладким ускользанием к отдыху. Есть люди, которые покончили жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна четвертого этажа, проглотив отбеливатель или даже повесившись! Бессмысленно! Даже непристойно.Какой смысл умирать, если не страдать? Я очень тщательно спланировал, как уйду с места происшествия: каждый месяц в течение последнего года я воровал снотворное из маминой коробки на ночном столике. Она принимает так много, что даже не заметила бы, если бы я принимал по одной каждый день, но я решил быть особенно осторожным. Нельзя ничего оставлять на волю случая, если вы приняли решение, которое большинство людей не понимает. Вы не представляете, как быстро люди встанут на пути ваших самых сокровенных планов во имя таких мелочей, как «смысл жизни» или «любовь к человечеству».А еще есть «священная природа детства».

Поэтому я медленно приближаюсь к дате шестнадцатого июня и не боюсь. Возможно, несколько сожалений. Но мир в его нынешнем состоянии — не место для принцесс. Сказав это, просто потому, что вы планировали умереть, это не означает, что вы должны расти, как какой-то гниющий кусок капусты. Наоборот. Главное не в смерти и не в том, сколько вам лет на момент смерти, а в том, что вы делаете в момент смерти. В Танигучи герои погибают при восхождении на Эверест.Поскольку у меня нет ни малейшего шанса нанести удар по К2 или Гранд-Жорас до шестнадцатого июня, мой личный Эверест будет интеллектуальным усилием. Я поставил своей целью иметь как можно больше глубоких мыслей и записывать их в эту тетрадь: даже если ничто не имеет никакого значения, по крайней мере разум может дать ему шанс, не так ли? Но поскольку у меня есть важная вещь о Японии, я добавил одно требование: эти глубокие мысли должны быть сформулированы как небольшое японское стихотворение: либо хайку (три строки), либо танка (пять строк).

Мое любимое хайку — Басё.

Хижина рыбака
Смесь с креветками
Сверчки!

Это не чаша для золотой рыбки, это то, что я называю поэзией!

Но в мире, в котором я живу, поэзии меньше, чем в хижине японского рыбака. И как вы думаете, это нормально, что четыре человека живут на четырех тысячах квадратных футов, когда тонны других людей, возможно, некоторые из них poètes maudits, даже не имеют приличного места для жизни и теснятся вместе пятнадцать или двадцать из двухсот? квадратный фут? Когда этим летом я узнал в новостях, что несколько африканцев погибли из-за пожара на лестнице их обветшалого многоквартирного дома, у меня возникла идея.У этих африканцев чаша с золотой рыбкой стоит прямо перед ними весь день — им не сбежать, рассказывая истории. Но мои родители и Коломб убеждены, что купаются в океане только потому, что они живут на своих четырех тысячах квадратных футов с грудой мебели и картин.

Итак, шестнадцатого июня я намерен освежить их бредовые воспоминания: собираюсь поджечь квартиру (зажигалкой для барбекю). Не поймите меня неправильно, я не преступник: я сделаю это, когда никого нет (шестнадцатое июня — суббота, а по субботам Коломб идет к Тиберу, мама на йоге, папа в своем club, а я остаюсь дома) я кошек через окно эвакуирую и вызову пожарную охрану достаточно рано, чтобы никто не пострадал.А потом тихонько пойду к бабушке с таблетками, посплю.

Не имея больше квартиры и дочери, может быть, они подумают обо всех этих мертвых африканцах, не так ли?

КАМЕЛИАС

1. Аристократ

По вторникам и четвергам Мануэла, моя единственная подруга, приходит ко мне на чай в мою лоджию. Мануэла — простая женщина, и двадцать лет, потраченных впустую в поисках пыли в чужих домах, никоим образом не лишили ее элегантности. Кроме того, «выслеживающая пыль» — это очень эвфемистический термин.Но когда дело касается богатых, вещи редко называют своим истинным именем.

«Я вычищаю мусорные корзины полными гигиенических салфеток», — говорит она со своим нежным, слегка шипящим акцентом. «Я вытираю собачью рвоту, чищу птичью клетку — вы никогда не поверите, сколько фекалий могут сделать такие крошечные животные, — и я вытираю туалеты. Вы говорите о пыли? Прекрасное дело! »

Вы должны понимать, что когда она приезжает ко мне в два часа дня, по вторникам после Arthens и по четвергам после de Broglies, Мануэла полирует туалеты с помощью ватной палочки, и хотя они могут быть позолоченные сусальным золотом, они такие же грязные и вонючие, как и любые туалеты на планете, потому что если и есть что-то, чем богатые делятся с бедными, хотя и неохотно, то это их тошнотворные кишки, которым всегда удается найти место для освобождения. сами из того, что заставляет их вонять.

Итак, Мануэла заслуживает нашей похвалы. Хотя ее принесли в жертву на алтаре мира, где одни женщины возложили самые неблагодарные задачи, в то время как другие просто держали носы, не поднимая пальца, она, тем не менее, неустанно стремится поддерживать степень утонченности, которая выходит далеко за рамки любого позолоты сусальным золотом. , a fortiori санитарной разновидности.

«Когда вы едите грецкий орех, вы должны использовать скатерть», — говорит Мануэла, вынимая из своей старой сумки для покупок небольшую корзину из светлого дерева, в которой между завитками карминовой папиросной бумаги уложены несколько миндальных клубней.Я завариваю кофе, который мы пить не будем, но его доносящийся запах радует нас обоих, и мы в тишине потягиваем чашку зеленого чая, покусывая чай.

Как я постоянный предатель своего архетипа, так и Мануэла: для португальской уборщицы она преступник, не обращающий внимания на свое состояние. Эта девочка из Фаро, родившаяся под фиговым деревом после семи братьев и сестер, а раньше еще шести, в детстве была вынуждена работать в поле и едва покинула его, чтобы выйти замуж за каменщика и встать на путь изгнания, мать четверых детей, французов по праву рождения. но общество считает ее полностью португальской — эта девушка из Фару, как я уже говорил, которая носит необходимые черные поддерживающие чулки и платок на голове, является аристократкой.Аутентичный, из тех, чьи права вы не можете оспорить: он запечатлен в самом ее сердце, он высмеивает титулы и людей с именами. Что такое аристократ? Женщину, которую никогда не запятнала пошлость, хотя она может быть окружена ею.

По воскресеньям пошлость родственников мужа, которые своим громким смехом заглушают боль рождения слабой и бесперспективной; вульгарность окружения, столь же мрачно заброшенного, как неоновые огни фабрики, куда мужчины ходят каждое утро, как грешники, возвращающиеся в ад; затем пошлость ее работодателей, которые, несмотря на все свои деньги, не могут скрыть свою подлость и разговаривают с ней, как с паршивой собакой, покрытой сочащимися лысинами.Но вы должны были быть свидетелями того, как Мануэла предлагала мне, как если бы я была королевой, плод своего мастерства в высокой кондитерской, чтобы полностью оценить благодать, присущую этой женщине. Да, как если бы я была королевой. Когда приезжает Мануэла, моя ложа превращается в дворец, а пикник между двумя париями становится праздником для двух монархов. Подобно рассказчику, превращающему жизнь в мерцающую реку, где неприятности и скука исчезают далеко под водой, Мануэла превращает наше существование в теплый и радостный эпос.

«Этот маленький мальчик Палльер поздоровался со мной на лестнице», — внезапно говорит она, прерывая тишину.

Я презрительно фыркаю.

«Он читает Маркса», — добавляю я, пожимая плечами.

«Маркс?» — спрашивает она, произнося «х», как если бы это было «ш», немного прихлебывающее ш, очаровательное, как чистое небо.

«Отец коммунизма», — отвечаю я.

Мануэла издает презрительный звук.

«Политика», — говорит она. «Игрушка для маленьких богатых детей, с которой они никому не позволят играть.

Она на мгновение задумчивая, хмурясь.

«Не типичный для него материал для чтения», — говорит она.

Иллюстрированные журналы, которые мальчики прячут под матрасом, не могут ускользнуть от проницательного взгляда Мануэлы, и мальчик Палльер в какой-то момент, казалось, потреблял их усердно, хотя и избирательно, о чем свидетельствует одна особенно заученная страница с явным названием: Дерзкие маркизы.

Мы смеемся и еще некоторое время говорим о том или ином в спокойной обстановке давней дружбы.Это драгоценные моменты для меня, и меня переполняет тоска при мысли о том, что наступит день, когда Мануэла осуществит свою мечту всей жизни и вернется в свою страну навсегда, и оставит меня здесь одного и дряхлого, без спутника, который мог бы преобразовать. меня два раза в неделю в подпольного монарха. Я также со страхом задаюсь вопросом, что произойдет, когда единственный друг, который у меня когда-либо был, единственный, кто знает все, даже не спрашивая, оставит после себя эту женщину, которую никто не знает, окутав ее в забвении.

Мы слышим шаги в подъезде, а затем отчетливо загадочный звук пальцев на кнопке вызова лифта; Это старый обшитый деревянными панелями лифт с черной решеткой и двойными дверями — такое место, где в старые времена, если бы была комната, у вас был бы помощник. Я узнаю шаги, это Пьер Артенс, кулинарный критик, который живет на четвертом этаже, олигарх худшего сорта, который, судя по тому, как он щурится, когда стоит на пороге моего дома, должен думать, что я живу в нем. темная пещера — хотя то, что он видит, обязательно доказывает обратное.

Ну, я читал его блестящие обзоры ресторанов.

«Я ничего не понимаю, о чем он говорит, — говорит Мануэла; для нее хорошее жаркое — это хорошее жаркое, и это все, что нужно сделать.

Тут нечего понимать. Жалко видеть такого достойного словаря, слепо растрачивающего свой талант. Писать целые страницы великолепной прозы о помидоре — поскольку Пьер Артен рассматривает еду так, как будто он рассказывает историю, и одного этого достаточно, чтобы сделать его гением, — никогда не видеть и не держать помидор в руках — это тревожная демонстрация виртуозности.Я часто задавался вопросом, наблюдая за ним с его огромным высокомерным носом: может ли человек быть таким одаренным и в то же время таким непроницаемым для присутствия вещей? Кажется, можно. Некоторые люди неспособны воспринимать в объекте своего созерцания то самое, что придает ему внутреннюю жизнь и дыхание, и они проводят всю свою жизнь, разговаривая о человечестве, как если бы они были роботами, и о вещах, как будто у них нет души и они должны сводиться к тому, что можно сказать о них — все по прихоти их собственного субъективного вдохновения.

Как по команде, шаги внезапно становятся громче, и Артенс звонит в мою ложу.

Я встаю, осторожно волоча ноги: тапочки, в которые они одеты, настолько типичны, что только сочетание багета и берета может посоревноваться в области клише. Делая это, я знаю, что раздражаю метра, потому что он — живая ода нетерпению могучих хищников, и это будет способствовать тому усердию, с которым я очень медленно приоткрываю дверь, чтобы обнажить свой настороженный нос, который я доверие красное и блестящее.

«Я жду посылку от курьера», — говорит он, прищурившись и защемив ноздри. «Когда он прибудет, вы немедленно принесете его мне?»

Сегодня днем ​​мсье Артенс одет в большую петлицу в горошек, которая слишком свободна на шее его аристократа и совершенно ему не идет: обильная его львиная грива и мягкость шелковой ткани создают нечто вроде парообразного. пачка, в результате чего джентльмен утратил свою обычную мужественность. Черт побери, этот лафальер мне кое-что напоминает.Я почти улыбаюсь, когда он возвращается ко мне. Это Легранден и его петлицы. В «Воспоминаниях о прошлых событиях», произведении некоего Марселя, еще одного известного консьержа, Легранден — сноб, разрывающийся между двумя мирами, его собственным и тем, в который он хотел бы войти: он самый жалкий сноб, чьи петлицы выражают все, что ему нужно. тайные колебания между надеждой и горечью, раболепием и презрением. Таким образом, когда он не хочет приветствовать родителей рассказчика на площади в Комбре, но, тем не менее, вынужден пройти мимо них, он поручает своему шарфу плыть по ветру, тем самым выражая меланхолическое настроение, которое избавит его от любое обычное приветствие.

Пьер Артенс может знать своего Пруста, но, несмотря на это, он не проявлял особой снисходительности к консьержам; он нетерпеливо прочищает горло.

Чтобы вспомнить его вопрос: «Не могли бы вы принести его мне немедленно?» (Посылка, отправленная курьером — посылки для богатых людей не отправляются обычными почтовыми маршрутами.)

«Да», — отвечаю я, побив все рекорды краткости, воодушевленный его собственной краткостью и отсутствием каких-либо «пожалуйста» что, на мой взгляд, использование вопросительного условного выражения не искупает полностью.

«Он очень хрупкий, — добавляет он, — будьте осторожны, я вас умоляю».

Использование повелительного наклонения и «прошу вас» не имеет удачи, чтобы снискать мне расположение, особенно потому, что он считает, что я не способен на такие синтаксические тонкости, и просто использует их из желания, не имея ни малейшего учтивость предположить, что я могу почувствовать себя оскорбленным. Вы знаете, что достигли самого дна социальной пищевой цепочки, когда по голосу богатого человека замечаете, что он просто обращается к себе и что, хотя слова, которые он произносит, технически могут быть предназначены вам, он даже не начинает представить себе, что вы способны их понять.

«Хрупкий как?» Поэтому я спрашиваю несколько вяло.

Он заметно вздыхает, и в его дыхании я улавливаю слабый намек на имбирь.

«Это инкунабулум», — говорит он и направляет в мои глаза, которые я стараюсь сделать как можно более остекленевшими, самодовольный взор имущих классов.

«Ну, пусть это принесет вам много пользы», — возражаю я с отвращением. «Я принесу его вам, как только приедет курьер».

И я захлопываю дверь перед его носом.

Перспектива, что сегодня вечером Пьер Артенс сядет за свой обеденный стол и развлечет свою семью остроумным замечанием о негодовании консьержа по поводу упоминания инкунабула (без сомнения, она вообразила, что это было что-то неприличное) меня безмерно радует.

Бог знает, кто из нас выглядит более дураком.

Journal of the Movement of the World No. 1

Оставайтесь в центре, не теряя своих шорт

Хорошо и хорошо иметь глубокие мысли на регулярной основе, но я думаю, что этого недостаточно. Ну, я имею в виду: я собираюсь покончить жизнь самоубийством и подожгу дом через несколько месяцев; очевидно, что я не могу предположить, что у меня есть время, поэтому я должен делать что-то существенное с тем немногим, что у меня есть. И, прежде всего, я поставил перед собой небольшую задачу: если вы покончили жизнь самоубийством, вы должны быть уверены в том, что делаете, и не сжечь дом дотла.Так что если на планете есть что-то, ради чего стоит жить, мне лучше не упустить это, потому что, когда ты умрешь, уже поздно сожалеть, а если ты умрешь по ошибке, это действительно очень глупо.

Итак, очевидно, у меня глубокие мысли. Но в своих глубоких мыслях я играю в то, кто я есть — эй, никак иначе, я интеллектуал (высмеивающий других интеллектуалов). Это не всегда самое интересное, но очень занимательное. Поэтому я подумал, что мне следует восполнить эту «славу разума» вторым дневником, в котором будет рассказываться о теле или о вещах.Не глубокие мысли ума, а шедевры материи. Нечто воплощенное, осязаемое. Но красиво и эстетично одновременно. За исключением любви, дружбы и красоты искусства, я не вижу ничего другого, что могло бы питать человеческую жизнь. Я еще слишком молод, чтобы утверждать, что знаю много о любви и дружбе. Но ст. . . если бы у меня было больше времени на жизнь, искусство было бы всей моей жизнью. Что ж, когда я говорю «Искусство», не поймите меня неправильно: я говорю не только о великих произведениях искусства великих мастеров.Даже Вермеер не может убедить меня дорожить жизнью. Он величественный, но мертв. Нет, я имею в виду красоту, которая есть в мире, вещи, которые, будучи частью жизненного движения, возвышают нас. Таким образом, Журнал движения мира будет посвящен движению людей, тел или даже — если действительно нечего сказать — вещам, а также поиску всего достаточно красивого, чтобы придать жизни смысл. Изящество, красота, гармония, накал. Если я что-то найду, то могу пересмотреть свои варианты: если я найду тело с красивыми движениями или, если это не удастся, прекрасную идею для ума, тогда, может быть, я буду думать, что жизнь в конце концов стоит того, чтобы жить.

На самом деле, мне вчера пришла в голову идея двойного дневника (один для разума, другой для тела). Папа смотрел по телевизору матч по регби. До сих пор в такие моменты я смотрел в основном на папу. Мне нравится смотреть, как он закатывает рукава рубашки, снимает обувь и устраивается на диване с пивом и салями, как бы заявляя: «Вот человек, которого я тоже знаю, как быть». По-видимому, ему не приходит в голову, что один стереотип (очень серьезный министр республики) плюс еще один стереотип (господин-Хороший парень-все-тот же, любящий свое холодное пиво) — это стереотип, возведенный в степень двойки. Короче говоря, в субботу папа пришел домой раньше обычного, бросил портфель на любое старое место, снял обувь, закатал рукава, схватил пиво на кухне, плюхнулся перед телевизором и сказал: «Милая , принеси мне салями, пожалуйста, я не хочу пропустить хаку ». Что касается хаки, у меня было достаточно времени, чтобы нарезать салями и принести ему; когда я вернулся, они все еще показывали рекламу.Маман опасно сидела на подлокотнике дивана, чтобы показать, что она против всего этого бизнеса (в своей более святой, чем ты, левой, интеллектуальной позе), и она изводила папу какой-то сложной историей о званом обеде, где идея заключалась в том, чтобы пригласить две поссорившиеся пары, чтобы примирить их. Учитывая психологическую тонкость Маман, это могло быть очень забавным занятием. Как бы то ни было, я дал папе салями, и, поскольку я знал, что Коломб сидит в своей комнате и слушает музыку, которая должна была быть просвещенной авангардной вещью из 5-го округа, я подумал: в конце концов, почему бы и нет, давайте немного посмотрим хака.Я знал, что хака — это своего рода гротескный танец, который команда Новой Зеландии исполняет перед матчем. Что-то вроде запугивания, как у человекообразных обезьян. И я также знал, что регби — это тяжелая игра, когда парни все время падают друг на друга на траве, только чтобы встать, упасть и запутаться на несколько футов дальше.

Рекламные ролики, наконец, подошли к концу, и после титров, показывающих множество больших говяжьих лепешек, растянувшихся на траве, мы получили вид на весь стадион с закадровым голосом комментаторов, а затем крупным планом комментаторов (все рабское cassoulet наркоманов), а затем обратно на стадион.Игроки вышли на поле, и тут меня зацепило. Сначала я не совсем понимал, что происходит: вот они, все обычные образы, но они по-новому подействовали на меня; они вызывали своего рода покалывание, чувство опрометчивого ожидания, своего рода чувство «я задерживаю дыхание». Рядом со мной папа уже выпил свое первое ячменное пиво и готовился продолжить в хорошем галльском стиле, попросив Маман, которая только что встала с подлокотника дивана, принести ему еще одно. Что до меня, я затаил дыхание.»В чем дело?» Я задавался вопросом, глядя на экран, и я не мог понять, что я вижу и что вызывает у меня это чувство покалывания.

Потом, когда новозеландские игроки начали свой хака, я понял. Среди них был очень высокий маориист, очень молодой. Я с самого начала следил за ним, наверное, из-за его роста, но потом из-за того, как он двигался. Действительно странное движение, очень плавное, но, прежде всего, очень сосредоточенное, я имею в виду очень сосредоточенное внутри себя.Большинство людей, двигаясь, просто двигаются в зависимости от того, что их окружает. В этот момент, когда я пишу, мимо проходит кошка Конституция, волоча животик к полу. Этой кошке совершенно нечем заняться в жизни конструктивно, и все же она к чему-то направляется, возможно, к креслу. И по тому, как она движется, можно сказать: она идет навстречу. Маман только что прошла в направлении входной двери, она идет по магазинам, а на самом деле она уже вышла, ее движение предвосхищает само себя.Я действительно не знаю, как это объяснить, но когда мы движемся, мы в некотором смысле деструктурируемся из-за нашего движения к чему-то: мы оба здесь и в то же время не здесь, потому что мы уже находимся в процессе собираюсь куда-нибудь, если вы понимаете, о чем я Чтобы перестать деструктурировать себя, вы должны вообще перестать двигаться. Либо вы двигаетесь, и вы больше не целы, либо вы целы и не можете двигаться. Но тот игрок, когда я увидел, что он вышел на поле, я понял, что в нем было что-то другое.У меня сложилось впечатление, что он двигался, да, но оставаясь на одном месте. Сумасшедший, не так ли? Когда началась хака, я сосредоточился на нем. Было очевидно, что он не похож на других. Более того, Кассуле номер 1 сказал: «И Сому, грозный защитник Новой Зеландии — какой впечатляющий игрок, с колоссальным телосложением: шесть футов восемь дюймов и двести шестьдесят фунтов, пробегает сотню метров за одиннадцать секунд, действительно прекрасный образец. , дамы! » Все были очарованы им, но, похоже, никто не знал почему. Тем не менее, в хака стало очевидно: он двигался и делал те же жесты, что и другие игроки (хлопая ладонями по бедрам, ритмично барабаня ногами по земле, касаясь локтями и все время глядя на противника). в глазах, как сумасшедший воин), но в то время как жесты других направлялись к их противникам и всему стадиону, которые смотрели, жесты этого игрока оставались внутри него, оставались сосредоточенными на нем, и это придавало ему невероятное присутствие и силу.И так хака, песнопение воина, обрело от него всю свою силу. Сила солдата — это не энергия, которую он использует, пытаясь запугать другого парня, посылая ему множество сигналов, а сила, которую он может сконцентрироваться внутри себя, оставаясь сосредоточенным. Этот маори был подобен дереву, огромному нерушимому дубу с глубокими корнями и мощным сиянием — каждый мог это почувствовать. И все же у вас также сложилось впечатление, что огромный дуб может летать, что он будет быстрым, как ветер, несмотря на или, возможно, благодаря своим глубоким корням.

Итак, я внимательно наблюдал за игрой, постоянно высматривая одно и то же: компактные моменты, когда игрок становился своим собственным движением без необходимости фрагментировать себя, направляясь навстречу. И я их видел! Я видел их на каждой фазе игры: в схватках, с одной четкой точкой равновесия, игроком, который нашел свои корни, который стал твердым маленьким якорем, дающим свою силу группе; затем в фазах развертывания с игроком, который набирал нужную скорость, больше не думая о цели, концентрируясь на собственном движении и бегая, как будто в состоянии грации, с мячом, плотно прилипшим к его телу; и в трансе плейс-кикера, отрезанный от остального мира, чтобы найти идеальное движение ног.Но ни один из них не приблизился к совершенству великого игрока маори. Когда он забил первую попытку за Новую Зеландию, Папа сидел, ошеломленный, с широко открытым ртом, совсем забыв о пиве. Он должен был быть полностью зол, потому что болел за французскую команду, но вместо этого, вытирая рукой лоб, он сказал: «Какой игрок!» Комментаторы были в некотором роде с похмелья, но они не могли скрыть того факта, что увидели нечто действительно прекрасное: игрока, который бежал, не двигаясь, оставив всех позади себя.А остальные, которые по сравнению с ними, казалось, двигались бешеными и неловкими жестами, были неспособны его догнать.

Итак, я сказал себе: вот, я смог засвидетельствовать неподвижное движение в мире: стоит ли за этим заниматься? И в этот самый момент один французский игрок потерял шорты в моле, и я внезапно почувствовал себя полностью подавленным, потому что все остальные смеялись так сильно, что плакали, включая Папу, который сам выпил еще пива, чтобы отпраздновать это, несмотря на два столетия протестантизма в семье.Я чувствовал себя так, как будто что-то осквернили.

Нет, тогда этого будет недостаточно. Чтобы убедить меня, потребуются дальнейшие действия. Но, по крайней мере, это дало мне представление.

2. О войнах и колониях

У меня не было формального образования, как я сказал в предисловии к этим размышлениям. Что ж, это не совсем так. Но моя прилежная юность остановилась на аттестате об учебе, и до этого я старался не привлекать к себе внимания — меня ужасно напугали подозрения, которые возникли у мистера Ф.Слуга, мой учитель, когда он обнаружил, что я жадно пожирал его газету, в которой не было ничего, кроме войн и колоний, — а мне еще не было и десяти лет.

Почему? Я не знаю. Как вы думаете, я действительно мог продолжить? Это вопрос к древним прорицателям. Давайте просто скажем, что идея бороться за свой путь в мире привилегированных, богатых людей утомила меня еще до того, как я даже попытался: я был дитем ничего, у меня не было ни красоты, ни обаяния, ни прошлого, ни амбиций; У меня не было ни малейшего умения или искры.Я хотел только одного: чтобы меня оставили в покое, без особых требований к себе, чтобы на несколько мгновений каждый день мне позволяли утолять голод.

Для тех, у кого нет аппетита, первые приступы голода являются источником страданий и озарения. В детстве я был апатичным, фактически инвалидом, моя осанка была настолько плохой, что вы могли принять меня за горбуна, а мне удавалось прожить свою повседневную жизнь только благодаря моему незнанию каких-либо альтернатив.Мое отсутствие интереса граничило с пустотой: ничто не говорило со мной, ничто меня не возбуждало, и, как беспомощный пучок, несущийся то туда-сюда каким-то таинственным ветром, я даже не осознавал никакого желания положить конец своему существованию.

В моей семье было очень мало разговоров. Дети визжали, а взрослые занимались своими делами, как если бы они были одни. Мы ели досыта, несколько экономно, с нами не плохо обращались, и тряпки наших бедняков были чистыми и хорошо починенными, так что даже если бы нам было стыдно, по крайней мере, мы не страдали от холода.Но мы не разговаривали.

Это откровение произошло, когда в возрасте пяти лет, впервые идя в школу, я был одновременно удивлен и напуган, услышав голос, говорящий со мной и произносящий мое имя.

«Рене?» — спросил голос, и я почувствовал на себе дружескую руку.

Это произошло в коридоре, где в первый день школы они собрали детей, так как на улице шел дождь.

«Рене?» Я снова услышал интонации голоса надо мной и почувствовал прикосновение дружеской руки — непонятного языка — все еще слегка и нежно касающейся моей руки.

Я поднял голову необычным, почти головокружительным движением и встретился с парой глаз.

Рене. Это означало меня. Впервые кто-то заговорил со мной, назвав мое имя. Там, где мои родители обычно просто жестикулировали или хрюкали, передо мной стояла женщина с ясными глазами и улыбающимся ртом, и она находила путь к моему сердцу, произнося мое имя, входя со мной в близость, о существовании которой я раньше не подозревал. . Я огляделся и увидел мир, который внезапно наполнился красками.В одной болезненной вспышке я осознал, что за окном идет дождь, окна залиты водой, запах влажной одежды, теснота коридора, узкий проход, вибрирующий от давления учеников, блеск вешалок с медными крючками. где накидки из дешевой ткани висели вплотную друг к другу, а высота потолка в глазах маленького ребенка была как высота неба.

Итак, приковывая свои печальные глаза к ее, я цеплялся за женщину, которая только что привела меня в этот мир.

«Рене, — повторил голос, — ты не хочешь снять плащ?»

И, крепко удерживая меня, чтобы я не упал, она сняла с меня одежду с ловкостью, которую она имела многолетним опытом.

Мы ошибаемся, полагая, что наше сознание пробуждается в момент нашего первого рождения — возможно, потому, что мы не знаем, как представить себе какое-либо другое живое состояние. Нам может показаться, что мы всегда видели и чувствовали, и, вооружившись этой верой, мы идентифицируем свое вхождение в мир как решающий момент, когда рождается сознание.Тот факт, что в течение пяти лет маленькая девочка по имени Рене, прекрасно работающая машина восприятия, наделенная зрением, слухом, обонянием, вкусом и осязанием, могла жить в состоянии полного неосознавания как себя, так и Вселенной, является доказательством того, что Было необходимо, чтобы такая поспешная теория ошибочна. Ибо для того, чтобы пробудить сознание, у него должно быть имя.

Однако стечение неблагоприятных обстоятельств, похоже, подтверждает, что никому и в голову не приходило назвать мне мое имя.

«У тебя такие красивые глаза», — добавила учительница, и я интуитивно понял, что она не лжет, что в этот момент мои глаза сияли всей своей красотой и, чтобы отразить чудо моего рождения, сияли тысячи небольших пожаров.

Я задрожал и стал искать в ее глазах соучастие, которое может принести общая радость.

В ее нежном добром взгляде я не увидел ничего, кроме сострадания.

В тот момент, когда я наконец ожил, меня просто пожалели.

Я был одержим.

Поскольку мой голод не мог быть утолен игрой в социальное взаимодействие — непостижимая цель, учитывая мое социальное положение (и только позже я уловил значение сострадания, которое увидел в глазах мой спаситель — ведь когда-нибудь видел, чтобы девочка, выросшая в бедности, настолько глубоко проникала в головокружение языка, чтобы поделиться им с другими?) — тогда ее успокоили бы книги. Я прикоснулся к одному впервые. Я видел, как старшие ученики в классе смотрели в книги в поисках невидимых следов, как если бы ими двигала одна и та же сила, и, все глубже погружаясь в тишину, они могли извлечь из мертвой бумаги что-то, что казалось живым.

Незаметно для всех я научился читать. Когда учитель еще что-то напевал моим одноклассникам буквы алфавита, я уже давно был знаком с солидарностью, которая сплетает письменные знаки вместе, бесконечными комбинациями и чудесными звуками, которые окрестили меня дамой в этом месте, в этом месте. первый день, когда она произнесла мое имя. Никто не знал. Я читал как невменяемый, сначала в подполье, а затем, когда мне показалось, что прошло нормальное количество времени, чтобы выучить буквы, на открытом воздухе, чтобы все могли видеть, но я старался скрыть удовольствие и интерес это чтение дало мне возможность.

Слабое дитя превратилось в голодную душу.

В возрасте двенадцати лет я бросил школу и работал дома и в поле вместе с моими родителями, братьями и сестрами. В семнадцать лет я женился.

3. Пудель как Тотем

В коллективном воображении пара, состоящая из женатых консьержей — сплоченная пара, состоящая из двух сущностей, настолько незначительных, что только их союз может сделать их очевидными — по всей вероятности, будет обладательницей пудель.Как мы все знаем, пудели — это разновидность кудрявых собак, которую предпочитают мелкобуржуазные пенсионеры, дамы, которые очень любят своих питомцев, или консьержи, укрывшиеся в своих мрачных ложах. Пудели бывают черного или абрикосового цвета. Абрикосовые, как правило, более раздражительны, чем черные, которые, с другой стороны, пахнут не так хорошо. Хотя все пудели язвительно лают при малейшей провокации, они особенно склонны делать это, когда вообще ничего не происходит.Они следуют за своим хозяином, бегая рысью на своих маленьких жестких ножках, не двигая остальной частью своего напоминающего сосиску туловища. Прежде всего, у них есть маленькие ядовитые черные глазки, глубоко посаженные в их ничтожные глазницы. Пудели уродливы и глупы, покорны и хвастаются. В конце концов, они же пудели.

Таким образом, пара консьержей, на которую указывает метафора их тотемного пуделя, кажется, совершенно лишена таких страстей, как любовь и желание, и, подобно их тотему, обречена оставаться уродливыми, глупыми, покорными и хвастливыми.Если в некоторых романах принцы влюбляются в девушек из рабочего класса, а принцессы в рабынь на галерах, между двумя консьержами, даже противоположного пола, никогда не будет романа того типа, который испытывают другие и который когда-нибудь может стать достойным история.

Мы не только никогда не были владельцами пуделей, но я считаю, что могу справедливо утверждать, что наш брак удался. С мужем я была собой. Я с ностальгией вспоминаю наше маленькое воскресное утро, утро, благословленное спокойствием, когда в тихой кухне он пил кофе, пока я читал.

Я вышла за него замуж в семнадцать лет после быстрого, но надлежащего ухаживания. Он работал на фабрике, как и мои старшие братья, и часто останавливался по вечерам по дороге домой, чтобы выпить кофе и выпить чего-нибудь покрепче. Увы, я был некрасивым. И все же это не сыграло бы ни малейшей роли, если бы я был уродлив, как уродливы другие. Но я один перенес жестокость своего недуга: это уродство, которое лишало меня свежести, хотя я еще не была женщиной, и делало меня в пятнадцать лет похожим на женщину, которой я был бы в пятьдесят.Моя сутулая спина, толстая талия, короткие ноги, широко расставленные ступни, густые волосы и бугристые черты лица — ну, черты лица, лишенные какой-либо формы или изящества — могли быть упущены из виду ради юношеского обаяния, дарованного даже самым невзрачным из нас, — но нет, в двадцать лет я уже квалифицировался как старый бидди.

Таким образом, когда намерения моего будущего мужа стали ясны и я больше не могла их игнорировать, я открыла ему свое сердце, впервые откровенно поговорив с кем-то, кроме себя, и призналась его, как я был поражен, что он мог задуматься о желании жениться на мне.

Finding Your Content Marketing Hedgehog

Если вы читали что-нибудь от Джима Коллинза, в первую очередь автора книги Good to Great , то вы знаете о еже.

hedgehog в бизнесе — это то, в чем ваш бизнес может быть лучше всех… который объединяет ваши уникальные таланты и энтузиазм в то, что вы можете зарабатывать деньги, делая .

Я считаю, что ежик существует и в контент-маркетинге.

The Move to the Hedgehog

Несколько недель назад я был на #atomicchat в качестве гостя в течение дня, отвечая на различные вопросы о контент-маркетинге (с некоторыми действительно хорошими обсуждениями).

Один из моих советов, вызвавших дискуссию, был следующий:

Делай что-то действительно хорошо… будь лучшим в одном деле… тебе не нужно сосредотачиваться на каждом канале.

Это вызвало некоторую обратную реакцию. Как контент-маркетологи, мы должны понимать истории, которые рассказываем на всех платформах, и использовать как можно больше каналов, которые имеют смысл. Мы не можем сосредоточиться на чем-то одном, не так ли?

Да, но не за счет ёжика.

The Content Marketing Hedgehog

Когда мы начинаем рассредоточивать нашу контент-стратегию, я всегда возвращаюсь, чтобы прочитать эту статью Джеффа Джарвиса о том, как газеты (в частности) должны освещать то, что у них лучше всего, и ссылаться на остальное.

Занимайтесь тем, что у вас получается лучше всего. Ссылка на остальное.

Расширяя эту тему для нас, контент-маркетологов, я считаю, что у нас есть некоторая гибкость, чтобы взглянуть на нашего ежа по-разному.

1. The Hedgehog as о чем мы говорим: в вашей нише, возможно, вы проводите лучшие исследования, или лучшие практические рекомендации, или лучшие журналистские расследования.
2. The Hedgehog as как мы его освещаем : Это зависит от канала. Возможно, у вас есть успешный подкаст, такой как Content Marketing 360, или формула серии видео, например Will It Blend ?.Возможно, веб-семинар или ежедневная серия блогов.
3. The Hedgehog as почему мы его покрываем: Это ваша высшая цель. Заявление о вашей миссии контент-маркетинга. Чтобы быть действительно эффективными контент-маркетологами, мы должны создавать и распространять контент, в первую очередь, для улучшения ваших клиентов. Как только вы это обнаружите, вы можете искать, где подходят ваши продукты или услуги. Соответствие информационных или развлекательных потребностей наших клиентов и того, что мы продаем, — это золотая середина контент-маркетинга.
4. The Hedgehog as , для которого мы покрываем : Существуют ли группы людей, которые не получают информацию, необходимую для того, чтобы лучше выполнять свою работу или жить полноценной жизнью? Ваш ежик может покрывать часть информации для этой нишевой группы, а затем делать это лучше, чем кто-либо другой.

Самые успешные компании контент-маркетинга нашли своих ёжиков. Я думаю об IBM и белом документе. P&G и информационный микросайт. KLM и цифровой журнал.Копиблогер и ежедневные инструкции по размещению.

Какой у вас ежик по контент-маркетингу?

Позиционирование продукта: вы ёжик или лиса?

В своем блестящем эссе «Еж и лисица» британский философ Исайя Берлин расширяет сказку, приписываемую древнегреческому поэту Архилоху, и разделяет людей на две категории: ежей и лисиц.

Часто считают лису символом ума и хитрости, лиса — красивое, гладкое и хитрое животное, способное придумывать бесчисленные сложные стратегии для нападения на свою добычу.Изо дня в день лиса молча наблюдает за приближением и уходом своей цели, кружась вокруг своей берлоги и ожидая прекрасного повода для атаки.

У ежа конусообразное лицо, короткие ноги и тело, покрытое иглами, похожими на дикобраза. Несмотря на эти острые шипы, которые служат его костюмом, ежик — прекрасное животное. Он бродит в поисках другой закуски, чтобы перекусить, заботится о своем доме и занимается своими делами. Бдительный и осторожный, он при малейшем шуме чувствует опасность и всегда настороже.

«Лисица знает многое, а еж — одно важное», — резюмировал Берлин. В то время как лиса смотрит на мир с разных точек зрения, еж фокусируется на одной большой идее и вращает вокруг нее свою жизнь.

Когда пришло время позиционировать новые и существующие продукты, чтобы обеспечить лояльность клиентов, какой вы профессионал по продуктам: лиса или еж?

Вы рассчитываете множество различных направлений атаки для проникновения на рынок, используя различные стратегии для связи с вашими потенциальными покупателями, потребности которых различаются в зависимости от проблем, которые они хотят решить? Или вы следуете простому пути, чтобы позиционировать свою продукцию на рынке и привлечь потенциальных покупателей, сосредотачиваясь на достижении своей цели и игнорируя все, что не относится к вашему руководящему принципу?

Лояльность клиентов — ключ к рефералам, повторным покупкам и постоянному ведению бизнеса — это очень востребованная цель профессионалов по продуктам.Однако верность не возникает мгновенно. Это достигается последовательностью, поэтому эссе Берлина особенно актуально.

«Еж и лис» уже применялся к управлению бизнесом в книге Джима Коллинза « Good to Great ». Давайте посмотрим, как это можно применить к позиционированию продукта.